С видом на Париж, или Попытка детектива - Страница 35

К оглавлению

— Паспорт нашла, — сказала Галка.

— А деньги?

— Деньги были с собой.

— Значит, наши паспорта грабителям были не нужны.

— Да они его просто не нашли. Паспорт был в куртке во внутреннем кармане.

— Это твоя майка? А лифчик?

— Лифчик это Машкин, не видишь, что ли? Как два гамака. Сволочи, в белье рыться!

— Да они паспорта просто не искали. А за гамак получишь.

— А что они искали? Билеты тоже нашла.

— Да ничего они не искали в прямом смысле слова. Они просто вытряхнули содержимое сумок на пол.

— А моего паспорта нет, — пока еще спокойно сказала Алиса.

Дальше началось безумие.

— У тебя секретная тема?

— От кого? Какие в Дюссельдорфе могут быть секреты?

— А чем ты занимаешься?

— Какая разница? Могильной пылью!

— Они хотят тебя шантажировать. Японец твой им на фиг не нужен, потому что он бездарность, а тебя шантажируют. Ты просто скромная, а на самом деле ты и есть гений.

Алиса с криком: «Уймись!» — дала Галке по шее. В голосе Алисы звучали слезы. Ей-то за что страдать, такой доброй, такой умной! Потащила подруг в Париж, а приехала в Бедлам. Господи, не помогай нам, мы перебьемся, помоги Алисе.

Паспорт обнаружился неожиданно. Можно сказать, что он лежал на самом видном месте. Если, конечно, в этом доме были видные места. Попросту говоря, паспорт был на полу, на нем лежал журнал, а на журнале прикорнул разбитый кактус.

— Идея с шантажом отпадает, — Алиса отряхнула паспорт от земли и спрятала в сумку. — Отныне все свое ношу с собой.

Мы занимались уборкой до глубокой ночи, но полностью привести в порядок дом так и не смогли.

— Шутки шутками, а надо заявить в полицию, — сказала Алиса.

— Нет. Тебе Париж не в диковинку, а я еще Моне Лизе не поклонилась. Мне в Лувр еще раз надо сходить, а также к Родену и импрессионистам, — я стала загибать пальцы.

— Завтра у нас по плану Версаль, — поддержала меня Галка. — А полицию пусть Такамицу вызывает.

Мы заварили кофе и закурили.

17

Алисе хотелось привезти нас в Версаль по той же дороге, по которой в октябре 1789 года шел свергать короля возбужденный народ. Народ шел три дня, хотя при желании мог бы уложиться в три часа. Но тогда, в октябре, им торопиться было некуда, народ уже ощущал себя хозяином, толпа останавливалась в каждом кабаке, а потом, подогретая винными парами, крушила все подряд.

Я думаю, что наш революционный народ вел себя так же, но за годы советской власти события семнадцатого года так причесали, что личное воображение никак не может отвязаться от воображения общественного. Холостой выстрел с «Авроры» мнится смертоносным, сражение с засевшим в Зимнем дворце женским батальоном — почти Куликовской битвой. Снятый в честь десятилетия революции фильм Эйзенштейна «Октябрь» (1927 год) воспринимается как документальный, а это все просто чудовищного размера массовка. Помните, стекающиеся к Зимнему толпы народа, морячки, оседлавшие узорную решетку, и так далее? Про съемки Бондарчуком его «Красных колес», а именно взятия Зимнего, Ленинград злословил, что кинематографическая революция была неизмеримо дороже, чем реальная.

Есть некоторая надежда, что в Европе больше не будет кровавых революций. Хотя народ и сейчас бунтует. Алиса видела в Дюссельдорфе трансляцию уличного бунта в каком-то немецком городке. Я спросила ее:

— Как это выглядит?

— Необаятельно.

Вот ее рассказ: «Все валят валом по улице, потом кто-то выходит из толпы и начинает с бешеной энергией портить вещи: подойдет к будке телефонной и колотит по ней до тех пор, пока она не завалится. А машины вдоль обочины… они такие беззащитные, притихшие, словно прячут свои лакированные бока, а по ним колотят палками, бутылками, железными прутьями. Витрины вспыхивают осколками стекол и опадают. А уж орут все!

Полиция не вмешивается. Главная ее задача — чтоб смертоубийства не было, ну и, конечно, сдерживать протестующий народ в неких рамках.

Следом за протестующей толпой тихо и неприметно движутся специальные машины с ремонтниками, которые тут же вставляют стекла, чинят фонари, оживляют умершие телефоны. Наверное, так и надо».

Именно! Дайте людям выпустить пары, чтобы большей беды не было. Безумие, конечно, вымещать зло на вещах, тобой не построенных, тебе не принадлежащих. Но разум здесь молчит. Так в быту доведенный до отчаяния некто из семьи брякнет об пол любимую чашку или вазу с цветами. Посмотрите, я разбил самое дорогое. Уже за это меня надо пожалеть. А революции, по-моему, есть сгусток отрицательной энергии, и энергия эта не в меньшей мере зависит от пятен на солнце, чем от воли людей. Последнее, как вы понимаете, мое мнение, Алиса здесь ни при чем.

Доехали, поставили машину в тени дерев и двинулись к желтым, необычайно плотным строениям, раскинувшимся могучей панорамой. Это и есть Версаль.

Право слово, я его совсем не так себе представляла. Я думала, что Версаль — это сады и фонтаны, а здесь глазам предстало что-то терракотовое, словно и не рукотворное, а созданное силами природы. Под ногами ни травиночки, вокруг ни деревца. Только дворцы и бронзовый памятник Королю-Солнцу. Памятник так ловко поставлен, что венценосная его голова поднимается выше крыш. Подошли поближе, и памятник стал вполне соразмерен, а дворцы обступили нас плотно. Площади словно втягивают тебя внутрь всей композиции.

Путеводитель сообщил нам, что это не площади, а дворы. Двор министров — самый большой, потом идет Королевский — поменьше, затем Мраморный — он вымощен черным и белым мрамором. И по-прежнему нигде ни травинки, только колонны, черные крыши, высокие и светлые окна.