С видом на Париж, или Попытка детектива - Страница 80

Он еще побродил по комнате, потом сорвал плащ с вешалки и поехал в «Южную». В конце концов, он должен поговорить с режиссером. «Колюжину удобно завтра, а мне сегодня, — твердил он по дороге, — потому что завтра мне нужно работать, а не отвлекаться на бесполезный треп».

По коридорам «Южной» бродило в основном население Кавказа, Средняя Азия была представлена беднее. Пахло дынями, подгнившим виноградом и чем-то сантехническим — то ли дешевым мылом, то ли мокрыми полотенцами. Лифт, конечно, не работал.

Колюжин сидел в своем двухкомнатном люксе и пил чай с коньяком. При появлении Пильнева он не выказал ни особой радости, ни удивления, потому что уже стал самим собой, с зачесанной лысиной, моложавый, изящный, циничный, но в меру, и, как всегда, очень в себе уверенный.

— Коньяк принес?

— У тебя же есть.

— Да и тут и было-то на донышке, — он перевернул бутылку вверх дном, «выдавив» из нее последние капли коньяка.

Пильнев неторопливо снял плащ, расчесал перед зеркалом свои рассыпающиеся веером волосы и плотно уселся в узком кресле, давая понять, что зашел не на пять минут, а для длительного разговора.

— Слушай, Гришка, скажи мне честно — ты будешь снимать «Прозрение» или нет?

— Что, работа не идет?

— Я даже не знаю, на сколько серий мне рассчитывать.

— На две. Больше денег не дадут ни при какой погоде.

— А, черт с тобой… Все равно ты не скажешь мне сейчас ни да, ни нет. Я тебя знаю.

— Отношения решил выяснить? — с иронической гримасой спросил Колюжин и, как стопку водки, опрокинул в себя остатки чая.

— Вот уж чего я не делаю, так это не выясняю отношения с друзьями.

— Это ты прав. Начнешь выяснять — и выяснишь, что одного друга у тебя нет, — он закурил и добавил брезгливо: — Третий раз бросаю.

Пильнев тоже полез за пачкой «Космоса». За все годы их дружбы, а набиралось не менее десяти лет, он так и не мог разобраться, как он относится к этому человеку — любит или, наоборот, ненавидит. В Колюжине он находил то, чего не было в нем самом. Это раз… Кроме того, ни с кем ему не было так интересно, это два. И очень много чего хорошего можно было насчитать, пальцев на руках не хватит, но добрые человеческие отношения не нуждаются в бухгалтерском учете. Это Пильнев знал твердо. Ни с кем другим он таких подсчетов не вел. А здесь словно уговаривал себя каждый раз — в Грише Колюжине много хорошего, а если криклив, резок, упрям, если раздражает он его часто, вызывая что-то вроде ненависти, так это потому, что профессия у него такая. И ведь талантлив! Пильнев только прикидывает — так-эдак, а он уже все сообразил. И киногерои подчиняются ему беспрекословно, а при этом выглядят как реальные люди, не муляжи.

— Ладно. Разговор о «Прозрении» оставим на потом. Скажи, что за человек Боташова?

— А зачем тебе знать про Боташову? — быстро спросил Колюжин.

«А тебе какое дело?» — мысленно вскинулся Пильнев.

— Знаешь, чем отличаются на «Мосфильме» творческие личности от прочих? У творцов очень цепкий взгляд на баб.

Пильневу бы улыбнуться независимо, а он, как дурак, обиделся, засопел, шея налилась кровью, сейчас и щеки покраснеют. Гимназистка, леший меня побери.

Колюжин расхохотался, потом зашелся в кашле, тараща глаза и пытаясь объяснить, что отсутствие юмора хуже СПИДа, потому что от последнего противоядие найдут, а от первого — никогда. Отдышался и закурил еще одну сигарету.

— Если ты Боташову наметил в «Прозрение», то, пожалуй, угадал. При всех своих роскошных данных снимается она мало, работать с ней трудно, в голове у нее всегда эдакие завихрения. Моя Нинка с ней общалась, она и посоветовала мне взять ее на роль Бестужевой. Я же тебе рассказывал. Они с Нинкой в мистику играли, там даже какой-то домашний клуб был: астрал, гороскопы, экстрасенсы и прочая муть. Свою я, слава богу, отвадил.

— Почему — муть? Интересно людям. Это их дело.

— Вот ты всегда так. Твой принцип — беспринципность. А я говорю, что нормальный человек не в астральный клуб будет ходить, а делом заниматься, — прокричал, вдруг обозлившись, Колюжин, но потом сник. — А вообще-то несчастная она баба — Ольга Нестеровна. Правда, есть сын, отец известен, из актеров. Большой подлец! Второй муж не подлец, но укатил за кордон, то ли в Израиль, то ли в Америку. Она вроде бы хотела ехать с ним, но передумала. Впрочем, здесь все покрыто туманом — на уровне сплетен. Что тебе еще рассказать?

— Ничего. Ты мне и так уже лишнего наговорил.

На последнее замечание Колюжин никак не отреагировал, зная, что Пильнев сплетничать не любит и к увлечению других этим интересным занятием относится весьма болезненно, поэтому придал беседе другой оборот:

— Играла она сегодня великолепно, боюсь только, что это все псу под хвост.

Пильнев дернулся так, что подломил колесико у кресла, и оно слегка завалилось на один угол.

— Если казни в фильме не будет, я тебе все ребра переломаю.

— Ага… Ты же сам из сценария казнь выкинул! Мало ли что тебе говорили. Бороться надо было. Бороться!

Потом они работали, то есть обсуждали и сцену прощанья, и заключительные сцены, и еще много всего. Уходя, Пыльнев задержался около номера Боташовой, но стучать поостерегся, был уже первый час ночи.

Утром, едва дождавшись приличного времени, а он посчитал таким десять утра, Пильнев набрал номер Боташовой. И опять с ним говорила соседка. Ольга Нестеровна хотела улететь сегодня, но нет билетов. Она, бедная, просто плачет. У нее в Ялте сын один. Где сейчас? Так завтракать ушла, а потом поедет с группой на площадку.