С видом на Париж, или Попытка детектива - Страница 33


К оглавлению

33

Сразу от входа стрелки указывали к главным богатствам музея. Чтоб не перепутали, богатства обозначали не только словом, но и изображением: Мона Лиза, Венера Милосская и Ника Самофракийская. Сейчас эти три дамы меня не очень интересовали. Джокондой я уже была потрясена в Москве. Помните, как мы медленно двигались в очереди вначале к ней, потом от нее, и строгий милиционер шепотом подталкивал нас: «Товарищи, не останавливайтесь». Действо происходило на Волхонке, в музее имени Пушкина. Тогда Джоконда была ко мне очень благосклонна. Второй раз такого не будет.

Словом, мы шли не по указателям, а как ноги ведут, и потому сразу попали в зал героического французского искусства. Как говорят в известной телепередаче «Пойми меня» — какой у вас круг ассоциаций? У меня такой круг: Наполеон, война, революция, патриотизм, идиотизм, жестокость, слепота души. Какие дерзкие, красивые, всезнающие мальчики на картинах Давида! Они всегда готовы отстоять честь и славу отечества. Только непонятно, почему эту честь надо отстаивать в Египте, Испании и в России.

Коронация Наполеона — немыслимых размеров. Я даже не помню, если ли у нас в Эрмитаже полотна подобной величины. А в Русском музее одно такое имеется. Помню, как рассказывала сыну около картины Бруни про медного змия, который, как известно, явился евреям в пустыне, чтобы покарать сомневающихся. Я начала издалека, с прекрасного Иосифа, проданного в рабство, потом переползла на Моисея и исход евреев из Египта. Речь моя журчала лирическим библейским ручейком. Сын слушал, поглядывал на табличку, а потом сказал потрясенно:

— Мам, площадь этой картины в два раза больше нашей квартиры — сорок семь квадратных метров!

И правда. Мне стало плохо.

Оставим наполеоновскую Францию, я искала немцев и нашла. Там был несравненный и упоительный автопортрет Дюрера с цветком, мой любимый Кранах и подарок для меня неожиданный — Брейгель, «Слепцы». На фоне яркого неба и напоенных жизнью дерев бредут несчастные, больные люди. Но странно, в яви эта картина вовсе не вызывает такого ощущения ужаса, как на репродукции. В бумажном исполнении ты видишь только пустые глазницы и изможденные лица, а полотно говорит — иногда и так люди живут. Все помним, символику знаем, слепец ведет слепцов и так далее. Да, сейчас они упадут в канаву, но на картине видно, что потом встанут, в соседней деревне их накормят и примут на ночлег. Камю говорит: «Чума есть тоже форма жизни», страшна только смерть. Впрочем, и это вопрос спорный.

У брейгелевских «Слепцов» я поняла, что репродукции картин — это самостоятельный вид искусства, который тоже имеет право на существование. Гольбейн был представлен портретом ученого, он похож на моего покойного мужа. Хотела даже всплакнуть, но раздумала. Ну и, конечно, «Эразм Роттердамский» Гольбейна. В двадцатом веке при высокой технологии всего, чего только можно, а также при поголовной компьютеризации на лицах людей не встретишь того эразмовского выражения, суть которого достоинство, покой и воля. Такое выражение, если говорить в терминах искусствоведов, утрачено.

Мы ходили по Лувру три часа, а время между тем шло к закрытию. Как это ни прискорбно, я так и не добралась до Венеры Милосской. Хотелось еще увидеть камень вавилонского царя Хаммурапи. Мы интеллигентные женщины, мы считали, что камень, которому четыре тысячи лет и на котором высечен свод законов, имеет особое силовое поле, и нам не мешало бы от него подзарядиться. К камню нас не пустили, силовое поле было на ремонте.

В саду Тюильри мы нашли маленькое кафе под платанами рядом с крохотным, словно с картины Бенуа, прудом. Вода в прудике была ярко-зеленой, она плавно колыхалась под ветром, в ней дробились отражения зонтичных и еще каких-то болотных растений. Кофе стоил пятнадцать франков и был очень вкусным. Мы всегда радуемся, когда экономим на кофе. Каждый русский, кроме «новых», разумеется, становится за границей очень экономным, ведь на сбереженные гроши можно купить подарки.

Покурили, посидели, пошли в сторону Елисейских полей. Ну какие здесь появляются ассоциации? Самый богатый и блистательный мир страны, да что страны — шара! Здесь пасутся особи, которые являются законодателями мод во всем: в парфюме, в тряпках, машинах, дизайне, черте в ступе… Где-то здесь вьет свои золоченые гнезда высокая мода, а потом двести человек — это со всего-то мира — позволяют себе облачиться в драгоценную одежду. Может, не двести, может, чуть больше, но половина из этих счастливцев скоро будет русскими. Наверное, этим одеждам для этих дам увеличат размер, и маленькое платье от Диора будет похоже на чехол для машины.

Эти новоиспеченные дамы одеваются за мой счет. Не в прямом смысле слова, но хоть копейка в их платьях и драгоценностях — моя. Ну и пусть. Мне не жалко. Человека можно обидеть только тогда, когда он хочет обидеться. Я могу обидеться за нацию в целом, но за себя лично — увольте! Своя рубашка ближе к телу, свои нервы — дороже.

День был насыщен, ярок, дальнейшее сулило только хорошее. Мы и думать забыли о страшной ночи в чужом особняке с башней. Из нашего сознания уже исчезло слово — труп. Труп — если убит, а если умер — просто покойник. А мало ли покойников в Париже? Ну, вляпались мы в некую авантюру, как в лужу нечаянно наступили в погожий день. Наступили и забыли. Просохли.

В этом размягченном состоянии мы доехали до Пализо, дотопали до нашего чудо-домика, зажгли свет и замерли с открытыми ртами.

16

Начнем с записи на диктофон, я наболтала ее сразу после приезда: «Домик в Пализо крохотный, но очень уютный. Алиса говорит, что хозяева малы ростом, японец Такамицу мне по плечо, а жена его Эсмеральда по плечо Такамицу, так что им дом вполне соразмерен. Им — да, нам — нет.

33