С видом на Париж, или Попытка детектива - Страница 85

— А хлопковые флаги были?

— А как же. Их на простыни покупали.

— Неприятно, знаете, спать в рабоче-крестьянской крови, — Гаяна вздохнула. — Но краска на хлопковых флагах очень нестойкая. После первой же стирки все сойдет. Все эти знамена ужасно линяют.

Неожиданно дед почувствовал, что у него участился пульс. Словно испариной пробило. Это ведь ужас, о чем они говорят. Он встал, забыв выпустить из рук тесьму.

— Все, не могу больше. Ладно, империя развалилась, но нельзя же так на обломках…

— Глумиться? Пап, да будет тебе, — Ольга полоснула бритвой по ниткам. — Сядь. И успокойся.

Неожиданно отпустило… Дед вздохнул и сел, закрыл глаза. Вечное на этот раз представилось влажным утренним лесом, а именно опушкой с вековыми елями. Только что прошло стадо, влажно блестели коровьи лепешки, в оставшихся от копыт ямках скопилась вода. Старая дорога втекла в лес через арку, образованную склоненной березой. Глубокие колеи заросли ромашкой, конским щавелем, крапивой, в низинке раскинулись плети незабудок с необычайно яркими цветками. Если свернуть налево, там, в посадках, можно найти боровик. Да вот же он! Тьфу, это же не гриб. Он взволновался необычайно. В траве лежал обломок керамического сосуда, украшенный вмятинами и гребенками-палочками. Он открыл глаза. Заснул, что ли? И даже во сне не выпустил из рук тесьму. Как хочется работать!

По кухне прошел ветерок. В дверях стоял короткий плотный человечек в кепке, куртке, маленьких стоптанных сапожках и с портфелем под мышкой. Никто не слышал, как он вошел.

— Агитатор, — представился он, снял кепку, положил ее на стол и придвинул стул. — Идет борьба, — сказал он, интимно поблескивая глазами. — И вся та наша жизнь есть борьба света и тьмы, добра и зла. Очень древний лозунг.

— Устали мы бороться-то, — из вежливости ответила Ольга. — Семьдесят лет уже боремся.

— Ты Факуяму читал? Тупик ведь, — очень по-свойски, запанибрата гость обратился к деду. — А мы призываем вас — за счастье детей, за восход солнца. А жить негде… — он подмигнул Гаяне, та смущенно отвела взгляд. — Очень много работы, очень мало времени, — продолжал человечек без видимой торопливости, но как-то было видно, что времени действительно в обрез. — Теперь о главном. Вы знаете, что сейчас идет приватизация имущества КПСС, — голос его стал деловитым и бесцветным.

— С приватизацией коммунального сектора безобразно тянут, — вставила Гаяна. — У вашей партии уже все, наверное, растащили.

— Не всё, — он щелкнул пальцами, ему явно понравилось слово «вашей». — Я посредник. В мою обязанность входит распределить среди населения жилую площадь КПСС.

— И какая у вас норма? — настороженно спросила Ольга.

— Сто квадратных метров.

— На семью?

— На человека. Главное, чтобы подтвердили желание их иметь. У вас есть желание?

— Хорошенький вопрос. У совка, кроме желания, вообще ничего нет.

— Это мы и учитывали, — скромно сказал человечек, в руках у него уже была какая-то необыкновенного вида бумага, она имела нежно-голубой цвет, при этом Ольга готова была поклясться, что бумага чем-то пахнет, чем-то домашним, вроде пережаренного лука или подгоревшей лапши. Человечек развернул свой свиток, первой в списке стояла Гаяна.

— Вам осталось только расписаться… — он протянул ей ручку в металлическом футляре.

Гаяна испуганно обвела глазами собравшихся, придвинула стул к столу, взяла ручку.

— Но она не пишет!

— Вы не поняли, — терпеливо сказал гость, взял ручку, нажал на боковую кнопку, сразу вылезло маленькое шильце. — Кровью, пожалуйста.

Все обалдело уставились на гостя. Гаяна облизнула пересохшие губы.

— Вы что — СПИДа боитесь? — прохрипел человечек. — Абсолютно стерильно.

Дед еле успел поймать очки, которые вдруг обрушились прямо ему в руки, Гаяна перекрестилась, а Ольга гаркнула, вытаращив глаза:

— А ну убирайся отсюда, вошь паршивая! Не-ет, я тебя, пожалуй, сейчас прибью… — она схватила скалку.

По всем законам черной и белой магии человечек должен был исчезнуть, раствориться в воздухе, оставив после себя запах серы, но он не растаял, а резво вскочил на свои подрубленные ножки и заковылял к двери.

— Вот и сидите здесь! А другие, между прочим, подписывают. Я бы мог к вам не заходить, это милость моя, благорасположение… Я сейчас пойду в квартиру одиннадцать, однокомнатную, семнадцать метров, а вы сидите с носом и с парашютом.

Скалка ударилась в дверь, он увернулся, подпрыгнул и вывалился на площадку.

— Так это что, черт, что ли? — прошелестела Гаяна. — Он же должен быть совсем не такой.

На деда нашел приступ кашля, Ольга зашлась от смеха.

— Ой, держите меня! Вот ведь дурдом. Ребята, как жить? Черти бродят средь бела дня, а у нас время остановилось, идеи самосознания нет, объединяющей идеи России тоже ни фига. Квартира стоит миллион, кусок мыла сто рублей, а совесть две копейки.

А человечек в стоптанных сапожках уже стоял перед дверью номер одиннадцать и с силой давил на кнопку звонка — оглохли, что ли?

Не оглохла, а в очереди стояла, и теперь Лидия Семеновна идет наверх с сумкой. Такая хорошая оформленная очередь была, и вдруг налетели ветераны-ястребы, инвалиды, афганцы, многодетные, и не досталось… Только хлеб и несет, и так, по мелочам. Все как-то устраиваются, а ее семье, как всегда, не везет. В пятой квартире старуха диабетчица детей подкармливает, ей по талонам в спецмагазинах гречу дают, у Верочки-дворничихи оба мальчика инвалиды детства — хо-ороший паек получает, а в шестнадцатой квартире сын-уголовник матери посылки шлет, говорит, у них там в ларьке все можно купить, и сигарет, и пряников. Вообще они там не бедствуют. А у нее, как назло, все здоровые, все есть хотят, а помощи ждать неоткуда.