С видом на Париж, или Попытка детектива - Страница 27

— Так он со всего маху, — Шик от ужаса закатил глаза. — Он так по этой стенке и съехал. Я даже кровь не успел обтереть. Страшное дело! Мы думали, полежит и встанет…

— Полежать-то он полежит.

— А если мы оставим его дома?

— Помрет.

— Но все-таки рецепты-то выпишите.

Как только за эскулапом закрылась дверь, Шик полез в натужно тарахтящий холодильник. Надо же, какой у этого тщедушного человека был аппетит! Уже и рюмки под арманьяк поставил.

— Что делать будем? — спросил Кривцов.

— А что теперь делать? Ждать.

— А госпиталь?

— Ни боже мой. Сам говорил, вдруг он бредить начнет. Будем по очереди около него дежурить и слушать. Можно и вопросы задавать. «Пьер, назови цифру…» Может, он и откликнется.

— Но врач определенно сказал, что он помереть может.

— Не-ет. Я Пьера хорошо знаю. Он за жизнь будет когтями, клыками и всем телом цепляться. А если на горизонте деньги маячат, он своего не упустит. Очухается, сдадим товар, а деньги разделим по справедливости.

— Это как — по справедливости? У нас определенный уговор был, вам — пятьдесят процентов и мне пятьдесят. Куда уж справедливее.

— Уговор уговору рознь. Сам видишь, как все складывается. А беда в том, что мы с тобой погорячились. Не надо было нам труп Мэтру отвозить, вот что.

— Нам? — задохнулся от возмущения Кривцов. — Ты говоришь — нам? Это же была целиком твоя идея.

— Погорячился, — неторопливо и веско сказал Шик. — Если бы не погорячился, мы бы могли Мэтру товар предложить. Он бы, конечно, хорошей цены не дал, но хоть что-нибудь бы получили. А сейчас у нас один выход — ждать.

Кривцов смотрел на плешивого Шика и сжимал от злости кулаки, так ему хотелось стукнуть недоумка башкой об угол камина. Надо же так влипнуть! Пьер — убийца, но не дурак, с ним можно было договориться. Более того, его слову можно было верить. А этот слизняк треплет языком, треплет, толчет глупость в ступе.

Все, хватит. И в Амстердаме, и в дороге, и в этом паршивом домишке он сидел тихий, как личинка в коконе. Пора от этого кокона освобождаться. Кривцов для проверки вслушался в себя, потом расправил плечи. Страха не было. Ушел, улетучился.

13

У нас было два путеводителя. Первый написала американка. Она прожила в Париже десять лет, работая корреспондентом. Будучи современным человеком, американка вела туриста от Лувра к Пале-Роялю, от Пале-Рояля к модному бутику «Шик и шоп», где продаются «очаровательные, только Парижу свойственные изящные пустячки», от бутика на авеню Монтень к витринам изделий фирм «Шанель», «Картье», «Диор». От «Вийона» и «Нино Риччи» предлагалось идти, скажем, в Музей вин, где «винные погреба вырыты в склоне на берегу реки», или к музею Родена.

Посещение каждого музея рекомендовалось заканчивать сквериком. «Здесь вы можете посидеть в беседке и в тишине насладиться отдыхом от переполнивших вас впечатлений…» Или рестораном, где «вы могли за умеренную плату» (кто это ее умерил?) поглощать в неимоверных количествах омаров, форель, устрицы, бифштексы из ягненка, сэндвичи с копчеными сосисками и так далее, а также свежие финики, землянику, авокадо и прочее. Американка написала обо всем, что может заинтересовать туриста в Париже. Мы могли узнать из ее путеводителя про дьюти-фри, то есть правила беспошлинной торговли, про парфюмерию и моду, про джаз-клубы и ночную жизнь. Путеводитель был насыщен чисто американским оптимизмом, экологически чистыми развлечениями и дорогими покупками.

Автором второго путеводителя, русского, написанного необычайно точным и емким языком, тоже была женщина. Наша соотечественница отдала свое сердце музеям, церквям, истории великого города и его великим драмам. Под ее пером оживало все, что мы знали из Бальзака, Дюма, Рабле… список можно длить до бесконечности. И была там одна мелодия, тема, которая проходила красной нитью по тексту. Тема эта была мне необычайно близкой. Она, то есть автор, водила туристов от могилы к могиле. Именно этот маршрут я навязывала моим подругам.

Галка отдавала должное музеям, но ее также манила современная жизнь, ее притягивали шумные улицы, бутики, высокая мода и сувениры. Ее вовсе не интересовала крохотная комнатка в Консьержери, а мне позарез нужно было увидеть помещение, где мучилась несчастная Мария-Антуанетта.

— Ну зачем тебе туда? — спрашивала Галка грустно: так пытаются понять капризного ребенка, который по непонятной прихоти настаивает на угрюмой и некрасивой игрушке, когда вокруг полно прекрасных и радующих глаз.

— Как ты не понимаешь? Там была тюрьма строгого режима. Камеры Марии-Антуанетты и ее мучителя Робеспьера находились рядом. Марии-Антуанетте было всего тридцать восемь лет. Из Консьержери королеву повезли на гильотину на площадь Конкур, или Согласия. Это она потом стала так называться, когда французы договорились забыть все ужасы революции и начать новую жизнь. А тогда на этой площади стояла главная гильотина, представляешь?

— Ну ладно, стояла… Но для чего мне сейчас представлять все эти ужасы? Если сами французы договорились забыть, то мне что — больше всех надо?

Алиса попыталась меня защитить:

— Но Маша пишет путевые заметки.

— А зачем по пути гильотину замечать? Ничего повеселее рядом нет?

Я еще хотела рассказать девушкам о старинном обычае — соблюдать ритуал казни в соответствии с рангом и званием несчастного. Уж не помню фамилию графа, которого казнили в начале XV века. Все чин чином, эшафот украшен ковром с вытканными на нем лилиями, под ноги осужденному — бархатная подушка, повязка на глаза тоже из алого бархата. И палач в чистом переднике, он еще никого не казнил. Последним несчастному графу оказывали ритуальное уважение. А Марию-Антуанетту наверняка казнил грязный палач, и гильотина была вся залита кровью. Там один «станок» за день рубил шестьдесят голов и более. Ничего этого я, разумеется, подругам не рассказала. Меня только и хватило на фразу: